Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]
Он догнал Зинаиду в глубине аллеи, вокруг было глухо и тихо, бездонную черноту дырявили красноватые точки лампад, на деревьях скандалили кладбищенские вороны. Дорохов механически отметил это и спросил — так, на всякий случай:
— Ты никого не заметила?
— Нет, — голос у нее дрогнул. — Закурить найдется?
— Ты вроде не куришь? — подозрения Дорохова вспыхнули с новой силой. Он полез в карман за портсигаром, но рука помимо воли нащупала рукоятку браунинга.
— Ошиблись вы. Я курю, — спокойно возразила она.
Он протянул ей портсигар и чиркнул спичкой. И сразу увидел двоих — они стояли посреди аллеи. Рванул браунинг, но кто-то сзади ловко ударил по руке, и браунинг отлетел в сторону — Дорохов услышал, как пистолет звонко стукнул о чью-то плиту… И тут же его повалили на землю, начали связывать.
— Сука ты… — с ненавистью сказал он Зинаиде. — Сволочь продажная.
— Бог с вами, совсем наоборот, — возразил знакомый голос. Это был недавний церковный сторож. Остальные только сопели, лиц Дорохов рассмотреть не мог.
Сторож подошел вплотную:
— Слушай, мусор… Ты ведь понимаешь, что песенка твоя спета и жить тебе осталось несколько минут…
— Что вам… нужно? — с трудом проговорил Дорохов. Он все сразу понял: будут торговаться, орать за горло, склонять к измене. Перехитрить их, согласиться для видимости — не пятная себя изменой. — Не тяните, меня хватятся… — добавил он на всякий случай.
— Не надо, мусор… — покачал головой сторож. — Не надо. Мы не бакланы, слишком кон большой, усвой, а потому вот тебе наш сказ: будешь служить нам на манер Зинаиды. Ты — главный в работе против нас, с твоей помощью мы еще с полгода продержимся, а там ищи ветра в поле…
— Что я поимею? — перебил Дорохов.
— Торопишься, мусор, — укоризненно причмокнул сторож. — Ты не набивайся, не показывай, что смирился… Обманываешь ведь и понимаешь притом, что и мы это понимаем… Однако поспешим. Ты получишь сто тысяч. В твердых рублях, в любой валюте, золотыми десятками — как пожелаешь…
— А гарантии?
— Нерусское слово, гадкое… Скажу просто: договоримся — уйдешь отсюда и будешь жить.
— Ладно. Как встречаться станем?
— Мы тебя сами найдем. Сейчас мы тебя отпустим. Только, сам понимаешь, ты должен подписать документ… — Сторож сделал правильное ударение, и Дорохов отметил это, Сказал:
— За тобой, сволочь, не МУР ходить должен… Гнида белая… Давай, чего там подписывать?
Сторож махнул рукой, и из темноты вынырнули еще три фигуры. Двое держали под руки третьего. Он был связан, как и Дорохов.
— Возьми… — сторож протянул Дорохову нож. — Убитого мы похороним, а ножик этот с отпечатками твоих пальцев и пиджак твой с кровью сохраним. Это и будет твоя расписка. Согласен?
Сторож уже не пытался говорить просторечно. Теперь каждое слово у него сразу занимало положенное место, и Дорохов понял, что догадка об истинной сущности этого человека абсолютно верна.
Бандиты вернули его к действительности.
— Ты только не фантазируй, любезный… — процедил сторож. — За твоей спиной двое, с кольтами.
— Кто… этот человек? — спросил Дорохов и вдруг понял, что вопрос лишний, что связанного он хорошо знает и выхода больше нет…
— Выньте у него кляп, — приказал сторож. — Пикнешь — умрешь, не успев сообразить, что умираешь… — недобро пообещал он.
Кляп вынули, человек со свистом втянул воздух и заговорил, глотая слова:
— Дорохов, прости меня, дурака, прости, я это, я…
— Кузькин… — тихо сказал Дорохов. — Да как же ты… Идиот, бездарь, что же ты наделал…
— Времени больше нет, — укоризненно сказал сторож.
— Нет, — замотал головой Дорохов. — Я не стану его убивать. Все.
Сторож кивнул, Дорохову сразу же заткнули рот.
— А-а-а-а-а… — тихонько взвыл Кузькин. Он даже сейчас боялся рассердить бандитов. — Миленькие, я… я согласен! Ну не убивайте меня! Ребенок у меня, я и в МУР-то пошел сдуру, безработица ведь, семью кормить надо, я убью его, давайте финяк, крест святой — убью, и вам по гроб честью служить стану, честью, по совести, вы убедитесь, ваше высокоблагородие, помилосердуйте…
Сторож брезгливо искривил губы:
— Что ж, братец, поделаешь… Он — не хочет, а ты нам не нужен.
— Я… пойду? — Зинаиду колотил озноб.
— Зачем же… Смотри на все, до конца. — Сторож закурил. — Приступайте…
— Пером? — спросил кто-то из темноты.
— Живыми, — жестко отозвался сторож. — Когда их найдут — комиссары должны понять, что мы не шутим. Торопитесь…
Дорохова и Кузькина отнесли в сторону, за памятник. Здесь уже была приготовлена могила, а вернее — разрыта одна из старых. Обоих швырнули в яму и быстро, в пять лопат забросали землей. Потом подтянули и аккуратно поставили на место плиту.
— Подмести и набросать листьев, — распорядился сторож и, подождав, пока приказание исполнили, добавил: — Все, разбежались…
В десять часов утра Егор Елисеевич понял, что ни Дорохов, ни Кузькин на службу не придут. Он вызвал дежурного. Тот доложил, что ни вечером, ни ночью не было ни одного телефонного звонка. Помявшись, добавил:
— Там… Алевтина пришла… Ну, Кузькина, одним словом… С ребенком. Чего говорить?
— А что ты уже сказал?
— Как есть. На задании, мол, как всегда…
— Правильно. Ступай… Подожди. Скажи, что они раньше обеда не вернутся. Пусть не ждет, не положено это.
— Есть! — Дежурный ушел в сильном сомнении. Он-то лучше других знал, что выгнать Алевтину не удастся.
Егор Елисеевич послал на квартиру Зинаиды. Милиционер вернулся, доложил растерянно:
— Заперто у них. Стучался долго, показалось — кто-то есть, но все равно не открыли. Ровно кто ходил по комнате.
— Почему не вызвал дворника, не взломал двери? — рассердился Егор Елисеевич.
— А как там пусто? — парировал милиционер. — Мы в дерьме? И так про нас байки разные сочиняют…
— Какие еще байки? — думая совершенно о другом, пробурчал Егор Елисеевич.
— У соседа глаз заболел, — охотно начал милиционер. — Ну, он возьми и спроси вечером на кухне у начальника милиции, соседа своего, мол, как глаз вылечить?
— Ну? — машинально заинтересовался Егор Елисеевич.
— А начальник возьми и скажи: у меня, говорит, в прошлом годе тоже зуб болел, так я его вырвал. — Милиционер замолчал с каменным лицом.
— Иди, Распопин… — приказал Егор Елисеевич. — Рапорт напиши.
Он понимал, что даже несобранный, болтливый Кузькин никогда не позволит себе не выйти просто так, беспричинно, не говоря уже о четком, пунктуальном Дорохове… Принесли утреннюю почту. В большинстве своем это были заявления и жалобы, совершенно обыкновенные, и Егор Елисеевич в течение нескольких минут расписал их по надлежащим адресам: проверкой подобных заявлений должна была заниматься наружная милиция. Остался последний конверт… Он был без обратного адреса, а адрес назначения был выполнен из газетных букв, наклеенных гуммиарабиком — сквозь непрочную бумагу проступила грязная желтизна. Егор Елисеевич вскрыл конверт. На аккуратно вырванном листе ученической тетради чернели буквы: «Зинаида десятая аллея двадцать шагов от угла». Первое слово начиналось с маленькой буквы. Все остальные были тщательно подобраны по размеру и аккуратно вырезаны. «Загнутыми ножницами, — отметил про себя Егор Елисеевич. — Маникюрными…» Он положил листок посередине стола и встал. «Провокация? Нелепая шутка?» И вдруг все сошлось, сложилось, замкнулось. Десятая аллея, двадцать шагов от угла — об этом знали только три человека: Дорохов, Зинаида и он, начальник уголовного розыска. Дорохов на службу не явился, Зинаида двери не открыла…
Егор Елисеевич снял трубку:
— Авто к подъезду, опергруппу — на выход!
Вызвали врача и понятых, шофер включил сирену.
Надобности в ней не было — поутру Москва была пустынна, и оперативник зло и нервно ткнул шофера в шею — что за игры, в самом деле… Двое других дремали…
На кладбище толклись нищие-завсегдатаи, приводили амуницию в рабочее состояние: чем больше грязи, расхристанности — тем обильнее жалость, богаче подаяние.
— Опросите их, — приказал Егор Елисеевич, — а ты, Барабанов, со мной…
Свернули на десятую аллею, Барабанов прошелся вдоль памятников, тронул щегольские усики:
— Трава сухая, листья тоже, а подметено только вокруг этой плиты… — наклонился, провел пальцем по шву между плитой и цоколем, показал: палец стал черным от грязи.
— Ну и что? — хмурясь спросил Егор Елисеевич, впрочем, все поняв.
— А вот я проведу по соседней, — сказал Барабанов. — Сам видишь…
Здесь пыль была совершенно сухой…
— Поднимайте плиту, — распорядился Егор Елисеевич.
Подцепили двумя ломами, сдвинули. Земля под плитой была рыхлой и свежей.
